Неточные совпадения
Смеркалось; на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной
рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай
бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый
по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной
рукойОдежды край поднять стыдится;
Она
бежит, он всё вослед,
И сил уже
бежать ей нет.
Попадались иногда
по дороге и такие, которые вооруженною
рукою встречали гостей, но больше было таких, которые
бежали заранее.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и
по всему лицу ее
побежали судороги; приподняла
руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
…Он
бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут
по глазам,
по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его
по лицу; он не чувствует, он ломает свои
руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за
руку и хочет увесть; но он вырывается и опять
бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
Подскакал офицер и, размахивая
рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил
руки, ноги его и снова
побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней с фокусной быстротою охватили полку и
побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше
по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось,
рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась на грудь.
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух,
бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою
руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло
руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки
рук, ловя знамя, дергали его к земле, и вот оно исчезло в месиве человеческих тел.
По двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга,
бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот стоял дворник Николай с железным ломом в
руках, глядя в щель на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.
По указанию календаря наступит в марте весна,
побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза
рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Cousin, [Двоюродный брат (фр.).] который оставил ее недавно девочкой, кончил курс ученья, надел эполеты, завидя ее,
бежит к ней весело, с намерением, как прежде, потрепать ее
по плечу, повертеться с ней за
руки, поскакать
по стульям,
по диванам… вдруг, взглянув ей пристально в лицо, оробеет, отойдет смущенный и поймет, что он еще — мальчишка, а она — уже женщина!
Он мучительно провел глазами
по потолку, хотел сойти с места,
бежать — ноги не повиновались. Хотел сказать что-то: во рту было сухо, язык не ворочался, голос не выходил из груди. Он протянул ей
руку.
Он
по утрам с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными, не совсем прозревшими глазами, не остывшая от сна, привставши на цыпочки, положит ему
руку на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу с широкими полями, ходит около него или под
руку с ним
по полю,
по садам — и у него кровь
бежит быстрее, ему пока не скучно.
Она стремительно выбежала из квартиры, накидывая на
бегу платок и шубку, и пустилась
по лестнице. Мы остались одни. Я сбросил шубу, шагнул и затворил за собою дверь. Она стояла предо мной как тогда, в то свидание, с светлым лицом, с светлым взглядом, и, как тогда, протягивала мне обе
руки. Меня точно подкосило, и я буквально упал к ее ногам.
— Par ici, monsieur, c'est par ici! [Сюда, сударь, вот сюда! (франц.)] — восклицала она изо всех сил, уцепившись за мою шубу своими длинными костлявыми пальцами, а другой
рукой указывая мне налево
по коридору куда-то, куда я вовсе не хотел идти. Я вырвался и
побежал к выходным дверям на лестницу.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы увидели, что из деревни бросилось
бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за
руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
И пока
бегут не спеша за Егоркой на пруд, а Ваньку отыскивают
по задним дворам или Митьку извлекают из глубины девичьей, барин мается, сидя на постеле с одним сапогом в
руках, и сокрушается об отсутствии другого.
Я выскочил из-за стола, гляжу, он
бежит по коридору прямо в мою комнату; в
руках у него гром и молния, а около него распространяется облако смрадного дыма.
Она усердно жгла некупленый, добытый
руками ее матросов на Сахалине уголь да еще обвесилась парусами и
бежала верст
по четырнадцати в час.
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он, в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть не
бегом, постукивая каблуками и махая свободной
рукой так, что плоскость
руки была перпендикулярна к направлению его хода, быстро шагал
по коридору.
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят,
побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая
руки к небу: «Ныне отпущаеши», а
по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив
руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который,
по слабости характера, не вытерпел и
бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел
по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Ущелье,
по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом
бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву
руками.
Она бросалась в постель, закрывала лицо
руками и через четверть часа вскакивала, ходила
по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро
побежала с ним в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо
руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она
побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Маша стояла неподвижно, старый князь поцеловал ее
руку, вдруг слезы
побежали по ее бледному лицу. Князь слегка нахмурился.
Одна из девушек
побежала исполнить приказание, а матушка осталась у окна, любопытствуя, что будет дальше. Через несколько секунд посланная уж поравнялась с балагуром, на
бегу выхватила из его
рук гармонику и бросилась в сторону. Иван ударился вдогонку, но,
по несчастью, ноги у него заплелись, и он с размаху растянулся всем туловищем на землю.
Время от времени сам стал брать вожжи в
руки, научился править, плохую лошаденку сменил на бракованного рысачка, стал настоящим «пыльником», гонялся
по Петербургскому шоссе от заставы до
бегов, до трактира «Перепутье», где собирались часа за два до
бегов второсортные спортсмены, так же как и он, пылившие в таких же шарабанчиках и в трактире обсуждавшие шансы лошадей, а их кучера сидели на шарабанах и ждали своих хозяев.
Он очень низко кланялся отцу, прикасаясь
рукой к полу, и жаловался на что-то, причем длинная седая борода тряслась, а
по старческому лицу
бежали крупные слезы.
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной
рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался в сторону
по пути к науке. Но это не помогло: на другой же день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял с ноги валенок и метнул его прочь от себя, снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился
бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный, повел меня домой.
От усмотрения этой последней зависит назначение на работы, количество и степень напряжения труда на каждый день и для каждого отдельного каторжного; от нее,
по самой постановке дела, зависит наблюдать за тем, чтобы арестанты несли наказание равномерно; тюремная же администрация оставляет за собою только надзор за поведением и предупреждение
побегов, в остальном же,
по необходимости, умывает
руки.
И с криком «иду!» я
бежала бегом,
Рванув неожиданно
руку,
По узкой доске над зияющим рвом
Навстречу призывному звуку…
«Иду!..» Посылало мне ласку свою
Улыбкой лицо испитое…
Федор Иваныч прошелся также
по деревне; бабы глядели на него с порогу своих изб, подпирая щеку
рукою; мужики издали кланялись, дети
бежали прочь, собаки равнодушно лаяли.
— Все это так и есть, как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась, хотела
бежать в одной рубашке
по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал
рукой рот да впихнул назад в комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего и было.
— Вот что, брательники… Поедемте-ка лучше к девочкам, это будет вернее, — сказал решительно старый студент Лихонин, высокий, сутуловатый, хмурый и бородатый малый.
По убеждениям он был анархист-теоретик, а
по призванию — страстный игрок на бильярде, на
бегах и в карты, — игрок с очень широким, фатальным размахом. Только накануне он выиграл в купеческом клубе около тысячи рублей в макао, и эти деньги еще жгли ему
руки.
У честного купца дух занимается, подходит он ко тому цветку, запах от цветка
по всему саду, ровно струя
бежит; затряслись и
руки и ноги у купца, и возговорил он голосом радошным: «Вот аленькой цветочик, какого нет краше на белом свете, о каком просила меня дочь меньшая, любимая».
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как,
по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой
руке ястреба, а левою
рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти
бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Целую ночь я
бежал по дороге, но когда рассвело, я боялся, чтобы меня не узнали, и спрятался в высокую рожь. Там я стал на коленки, сложил
руки, поблагодарил отца небесного за свое спасение и с покойным чувством заснул. Ich dankte dem allmächtigen Gott für Seine Barmherzigkeit und mit beruhigtem Gefühl schlief ich ein.
Хотел ли я убежать совсем из дома или утопиться, не помню; знаю только, что, закрыв лицо
руками, чтобы не видать никого, я
бежал все дальше и дальше
по лестнице.
«Батюшка, — говорит попадья, — и свечки-то у покойника не горит; позволено ли
по требнику свечи-то ставить перед нечаянно умершим?» — «А для че, говорит, не позволено?» — «Ну, так, — говорит попадья, — я пойду поставлю перед ним…» — «Поди, поставь!» И только-что матушка-попадья вошла в горенку, где стоял гроб, так и заголосила, так что священник испужался даже,
бежит к ней, видит, — она стоит, расставя
руки…
M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же
побежала к m-lle Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала ту,
по обыкновению, гордо сидящею с книгою в
руках у окна, выходящего на улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною
по последней моде.
Я плюнул ему в лицо и изо всей силы ударил его
по щеке. Он хотел было броситься на меня, но, увидав, что нас двое, пустился
бежать, схватив сначала со стола свою пачку с деньгами. Да, он сделал это; я сам видел. Я бросил ему вдогонку скалкой, которую схватил в кухне, на столе… Вбежав опять в комнату, я увидел, что доктор удерживал Наташу, которая билась и рвалась у него из
рук, как в припадке. Долго мы не могли успокоить ее; наконец нам удалось уложить ее в постель; она была как в горячечном бреду.
Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий палец, отрезанный от целого, от
руки — отдельный человеческий палец, сутуло согнувшись, припрыгивая
бежит по стеклянному тротуару.
Разве —
по спине и
рукам — не
бежали бы у вас эти жуткие, сладкие ледяные иголочки?
Прошло еще несколько дней. Члены «дурного общества» перестали являться в город, и я напрасно шатался, скучая,
по улицам, ожидая их появления, чтобы
бежать на гору. Один только «профессор» прошел раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурция не было видно. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шел с опущенною головою
по пыльной улице, Валек вдруг положил мне на плечо
руку.
Ромашов, который теперь уже не шел, а
бежал, оживленно размахивая
руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя.
По его спине,
по рукам и ногам, под одеждой,
по голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется
по всей улице; бабы выбегают из изб с прутьями в
руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка лет десяти, также с прутиком,
бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки, от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
Вот он и
бежал; старую веру, слышь, принял, да потом нашими благоприятелями и уставлен к нам пастырем! И ума-то даже хитрого не имел, да, видно,
по этой причине и полюбился нашим милостивцам, что на нем подозренья держать было нельзя; весь он был в их
руках.
Он стал за плугом, но не успел пройти и двух сажен, как уже задохся; плуг выскочил у него из
рук, и лошадь
побежала по пашне, цепляясь лемехом за землю.
Я первой
руки за спину крепко-накрепко завязала, а с другою за куст забежала, да и эту там спутала, а на ее крик третья
бежит, я и третью у тех в глазах силком скрутила; они кричать, а я, хоть тягостная, ударилась быстрей коня резвого: все
по лесу да
по лесу и
бежала целую ночь и наутро упала у старых бортей в густой засеке.
Курзал прибодряется и расцвечивается флагами и фонарями самых причудливых форм и сочетаний; лужайки около него украшаются вычурными цветниками, с изображением официальных гербов; армия лакеев стоит, притаив дыхание, готовая
по первому знаку ринуться вперед; в кургаузе, около источников, появляются дородные вассерфрау 12; всякий частный дом превращается в Privat-Hotel, напоминающий невзрачную провинциальную русскую гостиницу (к счастию, лишенную клопов), с дерюгой вместо постельного белья и с какими-то нелепыми подушками, которые расползаются при первом прикосновении головы; владельцы этих домов, зимой ютившиеся в конурах ради экономии в топливе, теперь переходят в еще более тесные конуры ради прибытка; соседние деревни, не покладывая
рук, доят коров, коз, ослиц и щупают кур; на всяком перекрестке стоят динстманы, пактрегеры 13 и прочий подневольный люд, пришедший с специальною целью за грош продать душу; и тут же рядом ржут лошади, ревут ослы и без оглядки
бежит жид, сам еще не сознавая зачем, но чуя, что из каждого кармана пахнет талером или банковым билетом.